Дуэль между светом и тьмой, между правдой и ложью.
Танцующий с тенью на звеньях разорванных уз,
Когда я умру, положи мне на грудь подорожник
И чёрным дождём окропи нашу звонкую грусть.

Туннели уводят всё глубже и глубже. И нервы
Натянуты так, что на них выступает Тибул.
Пусть нищие духом поют про заоблачный Шервуд –
Заплывшие жиром всегда их поддержат с трибун.

От перебинтованных временем толку немного –
Всего полрожка да дырявый треух со звездой.
Но та бочка мёда,в которой отсутствует дёготь,
Едва ли кому-нибудь в жилу. Отчаянный вздох.

Схождение: сила на силу и воля на волю –
У марионеток есть шанс оборвать свою нить.
Любовь или ненависть сердце больнее уколет?
Лишь смерть разлучает, чтоб после вновь соединить.

Дрожат секунданты в предчувствии близкой развязки.
Осталось чуть-чуть – пара па. Осторожней, танцор!
Когда я умру, я уйду без патронов и маски
Туда – на поверхность, где солнце. И ветер в лицо.
_______________
* Здесь и далее стихи Майка Зиновкина

– Ну и что теперь с этим триппером делать? – Анатолий Лыков большой ладонью тяжело припечатал листок бумаги, лежащий справа от его тарелки, а потом еще более тяжелым взглядом уперся в лицо сына.
Петр, в прежние времена, вполне мог бы быть актером, кумиром женщин, впрочем, на недостаток женского внимания он не мог жаловаться и сейчас. И дело тут было не только в том, что у него в карманах не переводились патроны, а просто выразительное лицо, с нагловато-высокомерной улыбкой, частенько кривившей его четко очерченные губы, атлетическая фигура в сочетании с аурой самоуверенности делали его поистине неотразимым в глазах многочисленных девиц, вздыхавших по красивому парню.
– Что-что... Драться, – сквозь зубы процедил Лыков-младший.
– Драться! Вот, тоже мне драчун нашелся! Видали!! Драться он будет!!! – Лыков сделал широкий жест рукой, который пропал за неимением публики, потому что в маленькой служебной комнате, приспособленной под столовую для высшего начальства, никого кроме него, сына и дочери не было.
– Папа, вы еще будете что-нибудь? – спросила Ирина, намеренно игнорируя зарождающийся скандал, так как давно привыкла к напряженным отношениям в своей семье. – И, Петя, ты совсем ничего не ел. Зачем я готовлю?
– Не готовь!
– Ты не смей так с сестрой разговаривать! – сорвался на крик голос Лыкова-старшего. – Ишь-то, как с другими, с уродами всякими, так ты у нас рыцарь, на дуэлях дуэльствуешь! А ты с женщиной научись разговаривать, дуэлянт!
– Папа, ну не надо кричать, вас услышат, – сморщила Ирина симпатичный носик.
– Да пусть слышат, чего уж тут слышать, что и так, разве последняя собака на станции не знает: Петр Лыков – убийца, – жарким шёпотом проговорил отец.
– Пока еще только подозреваемый. Доказательств у них, все равно нет...
– Так будут, будут у них доказательства, ты, что, не понимаешь? Будут! Ты видел, что они тут пишут? У них свидетель есть, твой боец, между прочим, Григорьев какой-то, к ним в руки попал! А отправят его на Лубянку, он что хочешь расскажет!
– Нет, не отправят... я вот думаю, что все это вранье. Будь у них живой свидетель, они бы не ультиматумы присылали... – задумчиво протянул Петр.
– Да дело уже не в свидетелях. Как ты мог так позорно провалить операцию?! – вскипел Анатолий. – Я тебе доверял, по-серьезному доверял... Почему вы расстреляли эту проклятую дрезину, не убедившись, что Сомов и Зорин на ней? Зачем это было делать, я тебя спрашиваю?
– Горячка боя... Не разобрались. Наемники увлеклись... Но они уже наказаны.
– Не-е-ет, тут не наемники виноваты... они - идиоты по определению, чего их наказывать? Тут твоя командирская недоработка! А я тебе говорил, что надо было делать, говорил!
– Отец, ну как вы понять не хотите, что не подобраться было к их инженеру. Разведка же не всесильна... Не могу же я в голову к Сомову или к Зорину влезть! Операцию по переправке этого бауманца готовили только они. Никого лишних, никого со стороны. Инженеришка этот, школьный друг Зорина-старшего, вел переговоры только с ним лично, а мы даже имени его не знаем. Сроки переправки – неизвестны. Пути – неизвестны. Маскировка – неизвестна. Ноль информации. Еще чудо, что и такие крохи узнать удалось... Нереально было их перехватить. Понимаете? Не-ре-а-ль-но! А удобного случая ждать, пока они свои планы воплощают, тоже нельзя было... – Петр из последних сил старался говорить спокойно и убедительно, однако это давалось ему с трудом.
– Давай, давай, оправдывай свои провалы, а я тебе скажу, что дальше будет, – Лыков-старший посерел лицом и нахмурился. – Если ты проиграешь дурацкую свою дуэль, то усилишь тень, которая уже брошена на мое имя. Доклад об этом деле Москвину я, на некоторое время блокирую, конечно, но когда этот инженеришка начнет на Красносельской работать, когда они наладят выпуск батареек, когда в партийную кассу пойдут отчисления, когда наши вечно голодные коммунисты увидят, что можно сыто жить, то Сомов со своей чертовой партией выиграет выборы на пятнадцатом пленуме. Немудрено. С такими козырями и полнейший чурбан бы выиграл. В этом случае их и Центр поддержит, а вот тогда я должен буду пустить себе пулю в лоб. Потому что никто, слышишь, никто не снимет Анатолия Лыкова с должности секретаря северной партячейки! Я в этом кресле умру. Но вот что с тобой и сестрой станется, мне подумать страшно.
– Ну, папа, почему вы так пессимистичны? Столько лет на Сталинской, люди же вас тут любят! – Ирина укоризненно выпятила нижнюю губку. – А вы совсем себя не цените...
– Ценю, моя хорошая, да вот только, ты сама увидишь, до чего народ докатился! Ничего святого! Коммунисты называется, за жрачку мать и отца продадут! – сказал со вздохом Лыков-старший, отодвигая тарелку, на которой еще оставался изрядный кусок, прожаренного до золотистой корочки, пирога, с начинкой из грибов и свинины. – Спасибо, дочка! Вкусно сделала, мать бы тобой гордилась!
– Па, а можно я на Ганзу? – воспользовалась Ирина настроением отца.
– Нет, сейчас время больно неспокойное, чтоб через Красносельскую ехать. Тут пережди, потерпи, моя красавица!

***
Неспешным шагом войдя в свой кабинет, секретарь северной партячейки задержался около большой схемы, занимавшей на стене несколько метров. На ней была вычерчена замысловатая кривая, испещренная разноцветными пометками, красными восклицательными знаками, датами, цифрами, обведенными в жирные круги и квадраты. Анатолий Лыков, проследил взглядом извилистую кривую, словно бы опять шаг за шагом проходил повороты, стрелки, погрузочно-разгрузочные площадки, все это было знакомо, как свои пять пальцев, он мог представить себе каждый метр змеящихся рельс. Кто-то из обитателей станции, по аналогии с давней, забытой всеми войной, назвал этот коридор «дорогой жизни». Лыков усмехнулся: удивительно, насколько точно это название отвечало его судьбе. Та, старинная дорога, шла по льду озера, соединяя пятачок осажденного города, которого сейчас уже, наверняка и в помине нет, с «большой землей». По его, сокольнической дороге в метро доставляли сначала муку, а потом зерно с огромного мукомольного комбината, с ласковым названием «Настюша», расположенного на соседней улице от входа станции Сокольники, переименованной в тот же год в Сталинскую.
Но, может быть, впервые, Лыков осознал, что схема, к которой он привык относиться, как к своей величайшей победе, теперь символизирует его величайшее поражение. Все эти годы она кричала о грандиозных достижениях своего творца. Шутка ли, враз перескочить с места скромного слесаря-наладчика, в подчинении у которого был всего один ученик - туповатый парень, которого выгнали из школы, до начальника станции, чьи приказы бросались исполнять сотни людей. В одночасье стать отцом-командиром, нежданно получив в руки кубок опьяняющей власти над тысячами голодных. И ведь, он любил их, этих дрожащих, испуганных, ни на что не годных людишек, он помогал им, думал за них, спасал, дарил жизнь... Это продолжалось так долго, что вошло в привычку, а вот сейчас, подлый кусок бумаги, словно насмехался, шепча: все кончилось, все прошло...
– Какие люди были! Какой подъем сознательности! – проговорил вслух секретарь северной партячейки, чтобы отогнать видение пустого, мертвого коридора. – Жизни своей не щадили, в тяжелейших условиях работали, но построили дорогу, смогли, ведь! По подвалам, по канализационным коллекторам проложили рельсы, добыли вагонетки, и начали возить сначала муку, потом зерно... Да, условия работы были ужасающие, – он постепенно увлекся и уже даже размахивал руками. – Многие погибли, пожертвовали собой, но сумели обеспечить хлебом своих, да что там своих, все метро, почитай, несколько лет на этом зерне жило, прирастала Красная ветка могуществом, авторитетом, людьми... даже Полис с нами тогда считался. А как же! Не даром же говориться: хлеб, он всему голова. За хлебушек-то, кому хочешь поклонишься...
«О-о, в те времена против меня никто и голову поднять не смел! Сам Москвин лебезил. Но что делать, все хорошее когда-нибудь кончается... закрома мелькомбината опустели, и теперь... Думать не хочется. Не люди, а слякоть одна! Да еще Сомов этот проклятый. Какую змею на груди пригрел, мразь такую, неблагодарную.»
Мужчина медленно обошел вокруг рабочего стола, бывшего предметом зависти всех, и больших и малых начальников, которые когда-либо бывали у него в гостях. либо по делу. Еще бы, при том, что и обычные столы и стулья в метро редкость, никакому отряду сталкеров не под силу было притащить массивные резные кресла, стулья, шкафы, инкрустированные ценными породами дерева. Он любовно обвел взглядом все это богатство, которое когда-то, по построенной через подвалы одноколейке, перекочевало сюда прямиком из кабинета директора Мелькомбината. Кожа, конечно за двадцать-то лет пообтерлась, но прорезные латунные накладки, с изображением охотничьих сцен, блестели как новые.
«Кому все это достанется? Может, Москвин себе заберет? Ведь Сомов, нищеброд, даже и не оценит этой царской роскоши, примитив... Да и черт с вами! Пусть хоть все разворуете, на дрова пустите, но вот письменный прибор я вам не оставлю! Еще чего! Нет уж, позолоченная бронза, отделанная малахитом, никому из вас не достанется, жирно будет! Надо немедленно переправить его и иные вещи на Ганзу. Да, это надо срочно сделать, а то дуэль, конечно хорошо, Петр в отличной физической форме, и в его победе сомневаться не приходится, но лучше подстраховаться. Это будет правильно.» - Лыков позвал дежурного и распорядился начать упаковку.

***
К тому, что в туннелях звук играет в особые забавы, не подвластные законам физики, люди уже давно привыкли. В одном перегоне можно слушать биение сердца напарника, а в другом, тьма, как черная вата, проглотит даже выстрел за спиной. Чувство взгляда из темноты тоже меняется от места к месту. Где-то вполне возможен задушевный разговор у костра, а кое-где кажется, что стоит опустить автомат, как из мгновенно образовавшегося люка кинется чудовище. Тишина и опасность в каждом туннеля сугубо индивидуальны. Вроде отпечатков пальцев. Опытные торговцы и караванщики любят хвастать, что с завязанными глазами узнают любой перегон.
В середине участка между Красносельской и Сталинской, в тишине ворочался десяток вооруженных людей. На шевронах автоматчиков, занявших оборону вокруг дрезины с пулеметом, поблескивали серп и молот и надписи, местами облупившейся серебрянкой: ударный отряд... гвардейской роты второго стрелкового Краснознаменного полка... имени Фрунзе...
Оправдывая громкое название, солдаты носили настоящий камуфляж и бронежилеты. Кроме гвардии, такую роскошь могли позволить только оперативники КГБ с Лубянки. Правда, в отличие от чекистов, форма автоматчиков выглядела изрядно застиранной, а в бронежилетах виднелись залатанные дырки, оставшиеся в наследство от предыдущих владельцев. Красная линия генетически унаследовала многие болезни СССР. Не стал исключением и дефицит. В сравнении с воинами красной гвардии, любой пограничник Ганзы мог сойти за сталкера.
Бойцы, приготовившись, замерли вдоль стен туннеля, направив автоматы в сторону Сталинской. Застывшие лица похожи на маски. Казалось, еще немного, и можно будет расслышать, как нервы гудят, словно провода в трансформаторе. Аура тревоги окутала вооруженных людей, подобно электрическому полю. Повисшего в воздухе напряжения было достаточно, чтобы шарахнул разряд. Друзей так не встречают.
– Командир, а чего церемонится? Может... их это... из пулемета? Как они нас хотели, – предложил бородатый детина, когда тягостная тишина стала невмоготу.
Голос бойца, подстать комплекции, звучал густым басом. Остальные гвардейцы одобрительно загудели. Все прекрасно помнили трупы челноков, изорванные пулеметом настолько, что жены и родители с трудом опознали. Если бы не склероз деда-стрелочника, который по ошибке пропустил караван, то именно отряд оказался на месте убитых.
Лысый мужчина отрицательно мотнул головой. Бородач, явно разочарованный отказом, покосился на пулемет.
– Скажем, что фашисты. Никто не докажет, – прогудел здоровяк.
Как второй по старшинству, он мог отстаивать мнение солдат даже после прямого отказа командира. Не по уставу, зато укрепляет боевую группу.
– Нет! – четко ответил Сомов.
Конечно, те, кого они ждали, подобного благородства не заслужили. Однако, Федор Сомов считал, что не достойно офицеру красной гвардии действовать подлыми методами даже с врагами. Иначе, чем он станет отличаться от семейки Лыковых? Не хотелось уподобиться ублюдкам и предателям народа. Короткое слово, подкрепленное личным авторитетом, оказалось понятнее пафосных рассуждений о чести. Металл в голосе дал понять, что тема исчерпана и дальнейшему обсуждению не подлежит. Бородач поправил лямку автомата на плече и вернулся к созерцанию темноты.
Томительное ожидание играло на нервах виртуознее любого психоаналитика. Отряд прибыл в оговоренное место гораздо раньше назначенного времени: никто не желал повторения истории с расстрелянными караванщиками. Второй раз враг мог оказаться удачливее. Вдруг что-то неуловимо поменялось. Кирилл не понял, что именно случилось, но происходящее внезапно стало ощущаться иначе. На первый взгляд, все было на своих местах. Мрак, тишина, люди — оставались такими же как и минуту, и час назад. Буквально шестым чувством, Кирилл заметил таинственное изменение. Нечто труднообъяснимое в окружающем пространстве. Это было похоже на чувство тепла, когда не видишь костра.
Спустя минуту, в воздухе распространился загадочный запах, странный, незнакомый, но приятный, и все-таки настолько непривычный, что походил на мираж, конечно, если предположить, что галлюцинации могут пахнуть. Таинственный аромат щекотал ноздри и будил ощущение чего-то вкусного. Гвардейцы начали недоуменно переглядываться. Каждый верил собственному носу, но желал посмотреть реакцию соседа. Когда уже весь отряд играл в гляделки, кто-то не выдержал и задал сакраментальный вопрос:
– Все чувствуют?
– Ага... Да... Ты тоже?.. Я думал глюки... Что это?.. Знакомый запах... Не помню... - наперебой загалдели бойцы
– Корица, – веско произнес здоровяк, предлагавший отомстить за подлую засаду.
– Уверен? – спросил Сомов
– Да. Бабка пекла, когда мелким был. До войны. Точно, корица.
– Не может быть... Это правда?.. Вот это да...
– Не врал, сукин сын... Я думал брешет... – слова бородача вызвали новый всплеск возгласов.
– Шелковый путь... – завороженно прошептал Кирилл, озвучив то, что остальные не решились произнести в слух.
Слова парня повисли в воздухе. Не каждый день удается стать свидетелем такого явления. Маленькое чудо, настолько неординарное, что с трудом верится в его реальность, даже убедившись на собственном опыте. Рассказы про подземный шелковый путь были в метро едва ли не единственной легендой, которая попадала в разряд добрых. Одно из немногих чудес, абсолютно безопасных для людей.
– Командир... это... может, свет погасить? – спросил громила.
Лысый мужчина рассеяно кивнул. Сомов был поражен встречей с очередной тайной подземелья. За двадцать лет туннельной жизни он успел повидать не мало паранормального и необъяснимого. Но каждый раз, прикосновение к неведомому оказывало поистине магическое влияние. Набившие оскомину байки у костра мгновенно вылетают из головы, когда жизнь сводит лицом к лицу с настоящей мистикой, словно знать о существовании электричества, но удивляться красоте молнии.
Чьи-то руки погасили маленькую лампу на двигателе дрезины. Тьма охотно вернулась в свои владения. Когда глаза привыкли к темноте, под потолком проступила бледная полоса, вытянувшаяся вдоль туннеля. Присутствующие замерли, созерцая невероятное зрелище: тонкая серебристая дорожка пыли возникала из ниоткуда и растворялась в никуда. Мелкая взвесь плавала в воздухе, словно кто-то измельчил в порошок кусок стекла и развеял под потолком. Крошечные частички мягко светились в темноте и переливались, поблескивая гранями, едва освещая ребра тюбингов, в то время как дрезина и зачарованные гвардейцы тонули в полутьме. Люди застыли, околдованные волшебным сиянием. Пристальный взгляд замечал, что пыль неторопливо движется в сторону Сталинской.
Раздались возня и лязг металла. Кто-то забрался на дрезину. Спустя мгновение, в серебристую полосу вторгся темный силуэт человеческой ладони, а ниже локтя рука сливалась с темнотой. Тусклого света от кружащих пылинок не хватило показать лицо того, кто дерзнул прикоснуться к тайне. Сияние мягко обволакивало кисть, отчего растопыренные пальцы сами начинали светиться. Словно не потерпев вторжения грубой материи, пыль завихрилась, крошечные водовороты стремительно кружились и таяли. Потревоженная легенда гасла, пока полностью не растворилась во мраке. Меньше, чем за минуту, шелковый путь окончательно развеялся. Еще какое-то время отряд простоял в полной темноте, сохраняя молчание. Сказка кончилась, но люди с неохотой покидали ее объятья: слишком редко метро дарило такие моменты.
Щелкнула масляная лампа. Тусклый огонек раздвинул темноту. Гвардейцы еще стояли уставившись в потолок. Детские улыбки на лицах мужчин постепенно сменялись гримасой обиды. Беспечную радость вытеснило горькое разочарованием: метро, с рвением тюремщика-садиста, пнуло назад, в реальность.
Кирилл стоял на дрезине и разглядывал правую ладонь. Парень несколько раз сжал кулак: все цело... кожа на месте... пальцы двигаются...
– Сдурел? – рыкнул Сомов, смекнув чья конечность развеяла мираж. – А если бы без руки остался?
– Оно же безопасное. Все говорят.
– Потому, что клешни пихать никто не додумался, – командир с трудом удерживался, чтобы не отвесить Зорину подзатыльник. – Вернемся, спроси Ваньку Протеза, куда он свою культю сунул.
– Почему «шелковый путь»? – спросил парень, чтобы перевести неприятный разговор в другое русло
– Торгаши с Ганзы прозвали, – пояснил бородатый заместитель Сомова. – Типа, прибыль сулит, буржуи хреновы.
– А чего ты хотел? Капиталисты. Каждый мечтает из одного рожка патронов два цинка сделать... – буркнул стоявший рядом гвардеец.
Солдат не договорил. Из черных недр перегона донеслось урчание двигателя. Долгожданные гости наконец соизволили прибыть. Гвардейцы ощетинились автоматами в сторону приближающейся дрезины. Мучительное ожидание окончилось, пришло время действий. На лицах заиграли злобные ухмылки. Шелковый путь явно воодушевил каждого бойца маленького отряда. Хотя на Красной ветке суеверия не поощрялись и господствовал атеизм, солдаты восприняли сказочное явление, как добрый знак для грядущей дуэли, и никто уже не сомневался в победе Сомова.

***
Пальцы правой руки, лежащие на руле, выколачивали мерную дробь. В левой ладони она ощущалась как мягкая вибрация. Мизинец-безымянный-средний-указательный, прикоснувшись к пластику, плавно уходили на новый виток.
« Что дальше делать? – думал мужчина, сидящий в машине – Какого черта... Приехал, сижу, пялюсь в лобовое уже час и ничего…»
Прорезинивая перчатка медленно опустилась и потерла область паха. Из-за свойств костюма и плотного его прилегания человек сильно потел.
«Парниковый эффект какой-то… финская баня... – ладонь вернулась на рулевое колесо. – Никогда не любил эти костюмы… Скорей бы уж что-нибудь. А то, вот: на тебе, Панин, сто патронов… сходи с ребятами на поверхность… из гаража машину возьми, да жди у ворот… И выйти из-за руля не моги! Хех! – лицо водителя перечеркнула презрительная ухмылка. – Тоже мне, командир… Лыков, мать его... Да если б знал, что такая задница будет, ни в жисть бы за сотню не согласился!»
Он наклонился, взял с пола тряпку и, быстро опустив стекло с водительской стороны, протёр зеркало тряпкой.
– Вот, – подытожил он, неистово вертя ручку стеклоподъёмника. – Так то лучше будет.
Но лучше не становилось. Всё те же кирпичные стены, заслонявшие двор от улицы, сгнившие под снегом и дождями кузова машин, и нестерпимо тесное пространство четырёхколёсного ульяновского детища, сдавливали даже внутренности… Больше сидеть в машине не было сил. Водитель помотал головой и, открыв дверь, вышел наружу немного размяться. Лёгкий ветерок трогал листву стоящих во дворе деревьев, чуть наклонял стебли высокой травы, едва слышно пел в пустых окнах уцелевших зданий.
– Эх-х, – грустно вздохнул мужчина. – Снять бы сейчас этот скафандр, вдохнуть воздуха настоящего, а не химическую дрянь. Так ведь нельзя... А, может, можно?..
Он замер, пытаясь вспомнить давно забытые ощущения ласки ветра по коже, но не смог. Химза… мертвое, грубое слово… Начисто изолируя, вырезая человека из мира, из жизни планеты, прорезиненный костюм, словно презерватив, предохранял, оберегал, но лишал возможности чувствовать. Оставалось только мечтать... Мечтать о возвращении в тот город, где когда-то он работал таксистом… Снова, беспечно выставив локоть в открытое окошко, колесить по улицам, на которых бы стояли мужчины и женщины, держащие за руки детей, смотреть как они входят в магазины... Ему хотелось, чтобы люди жили в домах, ходили бы, не встречая мутантов и прочую нечисть, заселившую столицу… Господи, увидеть бы снова бестолковых пешеходов, идущих на красный свет, лезущих под машины, перебегающих дорогу перед бампером, или тех же придурков-велосипедистов... о, не важно, он не стал бы их материть… Наоборот, жал бы на клаксон не переставая, громким радостным сигналом приветствуя каждого...
Автоматная очередь резко оборвала его размышления. Мужчина вздрогнул и обернулся. Звуки доносились совсем близко. Сталкеры пробиваются к метро? Стрелять на поверхности больше некому, а мертвый город любил устраивать сюрпризы всем, кто посмел нарушить покой руин. Рядом звонко и часто защелкал пистолет. Следом, совсем близко хлопнуло ружье. Спустя мгновение, раздалась оглушительная канонада сразу нескольких автоматов. Видать, совсем дела плохи, раз патроны не экономят. Страшно подумать, сколько тварей приходится сдерживать таким плотным огнем. Выстрелы внезапно оборвались и на несколько секунд воцарилась гнетущая тишина. Руки судорожно вцепились в руль, а в ушах сипел клапан противогаза. Водитель почувствовал, как по вспотевшей спине пробежал холодок. Вот-вот, и машина, и он сам окажутся в эпицентре событий. Человек колебался, вовсе не горя желанием узнать, от кого сталкеры спасаются бегством, отчаянно пробиваясь к метро. Когда не помогает пуля из Калашникова, спуск под землю остается последней надеждой. В радиоактивных развалинах не так много существ способных преодолеть гермозатвор.
Мужчина нервно погладил кобуру табельного пистолета. Если целый отряд предпочел удирать без оглядки, то что он один может сделать, кроме как тоже спасаться бегством? Ключ зажигания замер, повернувшись только на полоборота. Приказ Лыкова-старшего был строг – ждать здесь. А что, если именно этих людей? Вот только про мутантов ничего не говорилось. Очень не вовремя в памяти всплыл рассказ знакомого сталкера из Полиса, группа которого наткнулась на остатки одной из разведывательных экспедиций: бронетранспортер, на котором планировали вырваться за МКАД, представлял собой кусок смятого металлолома. Какая-то сила вырвала метровые колеса вместе со стойками шасси. Броню покрывали глубокие вмятины и борозды. Боевая машина походила на сухарь, который пожевали и выплюнули. Самой жуткой подробностью рассказа, оказалась дыра в правом боку. Искореженный металл на рваных краях был загнут внутрь. Нечто прорвалось именно снаружи. Даже автоматическая пушка в башне не спасла машину и экипаж: от боекомплекта остались лишь стрелянные гильзы. Водитель торопливо перекрестился, молясь и богу, и черту, чтобы не оказаться на месте неудавшейся экспедиции Полиса.
Внезапно, в сознании что-то щелкнуло: вход на Сталинскую находился именно с той стороны, откуда звучала канонада выстрелов и топот ног. Люди бежали не к павильону, а от него. Получается, спасались из метро? Оформиться дальше, мысль не успела.
Вновь раздалась пальба нескольких автоматов вперемешку с пистолетными щелчками и ружейными залпами. В подворотню, отстреливаясь от кого-то, вбежало три человека. Точнее, четыре. Самый коренастый тащил на себе раненого. Бегущий последним бухнулся в пыль. Вытянувшееся тело конвульсивно дергалось. Скрюченные пальцы скребли по асфальту, оставляя за собой след из содранной резины защитных перчаток. Еще живой человек то ли пытался ползти к спасительной машине, то ли просто бился в судорогах агонии.
Свинцовая стайка пуль гулко царапнула створку ворот.
– Панин! – прорычал боец, несущий раненого. – Заводи мотор, скотина!
Водитель онемел, уставясь на начстанции Лыкова. Он узнал его даже сквозь противогаз. «Да откуда он тут? Как? Почему в него стреляют? Кто этот раненный?» – вопросы вспыхивали как молнии. Но для сомнений времени не было. Шустро прыгнув за руль, бывший таксист перегнулся через сидение и рывком распахнул дверь для пассажиров. Анатолий залетел в салон, задев ногами раненого о боковую стойку.
– Гони, Панин! ГОНИ!!!
Преследователи, а они были уже в прямой видимости беглецов, открыли напоследок поистине шквальный огонь, заднее стекло разлетелось вдребезги, пули высекали асфальтовую крошку подле колёс. Второй солдат повис на болтающейся дверце.
– По шинам бьют, гады! Сволочи! – непонятно кому заорал он.
Внезапно его мешковатый комбинезон прошила очередь. Ломано дернувшись, боец выпустил из рук спасительный металл и повалился куда-то вниз, на выцветший асфальт.
Лыков дал короткую ответную очередь, до щелчка, показавшего, что рожок пуст. Машина набирала ход. Начстанции швырнул автомат в сторону и кинулся к раненому.
– Сынок… сынок…
УАЗ рванулся, повернул за угол и, выписывая лихие виражи, потерялся в лабиринтах бесчисленных развалин, которые шофер, по привычке, продолжал называть «Москва».

***
... некто, минующий в это время Полянку, мог бы найти на платформе небрежно брошенный лист бумаги, исчерченный с двух сторон странными значками-палочками. При наличии знаний, путник имел шанс догадаться, что смотрит на древнешумерскую клинопись. И если уж предполагать совсем невероятное, что прохожий был в силах прочесть написанное, то его глазам открылись бы следующие слова:
«Любимая сестра, должен на пару дней уехать, поэтому охранять себя ты будешь сама. Не втягивайся в спор! Будь чрезвычайно осторожна с Энке. Малыш становится сильней с каждым днем.
Сегодня он пробился ко мне и вот стенограмма нашего разговора.
Э: - Привет, Син, я почувствовал, что ты не спишь...
я: - Правильно, Энке, ты же знаешь, такие, как я, черпают вдохновение из ночных часов.
Э: - А. Ты опять пытаешься превзойти «Энума элиш»**?
я: - Превзойти! Это сильно сказано. Впрочем, послушай, что у меня получилось нынче:

Вот Энке, пылая гневом попирает Безну Вод в Абзу.
Вот он кричит,повернувшись на запад:
- Ты жаба, подлая, мерзкая жаба, ты хуже людей!
Вот владыка Энлиль высоко восседает на троне.
Вот он смотрит на восток.
- Брат мой Энке, не забывайся! Я прощу тебя один раз, но не
совершай ошибки дважды. Каковы твои потери?
- Больше двух тысяч моих рабов убиты. Вот каковы мои потери.
Но не радуйся! Я отомщу.
- Ты меня обвиняешь в этом ущербе?
- А кого же еще, Энлиль? Нет у меня врагов кроме тебя!
- Напрасен твой гнев, Энке. И не в ту сторону обратил ты глаза
свои. Я не виновен в смерти твоих слуг.
- Дуэль решит это.
- Пожалуй, нам надо обговорить все подробно. Ты прав, брат.
Нечто темное беспокоит меня.
- Ты не понял, Энлиль, время разговоров и оправданий прошло. Так
же, как и время гнусных интриг. Ты жизнью ответишь за
оскорбленье, своей мутной кровью смоешь его.
- Обсудим это, брат, обсудим. Я готов к встрече. Назначь время.

Э: - А. Неплохо, Син! Так, ты считаешь, что подземные ублюдохасы сами нашли ракеты и запустили их точнехонько на мою резиденцию?!
я: - Я всего лишь поэт, а не стратег и, тем более, не ясновидец.
Э: - И тем не менее, скажи, Син, чью сторону ты выберешь в предстоящей схватке?
я: - Энке! Как ты горяч! Кстати, что говорит об этом Хан?
Э: - Сын шлюхи продался моему брату. И добром от него ничего не добиться.
Потом, дорогая сестра, беседа перешла на общие темы...»
______________
** "Энума элиш" - начало мифа о возникновении людей и богов у исчезнувшей цивилизации шумеров. В переводе на русский: "Когда наверху..."